Наблюдать за новостной повесткой из стен Лефортовской тюрьмы – дело на седьмом месяце моего пребывания хоть уже и привычное, но всё равно необычное. Как ни крути, а, прочитывая прессу, отмечаю несколько другого вида детали происходящих в мире событий, нежели на воле. Вот с победой В. Зеленского на выборах президента Украины то же самое. Одним из первых заявлений избранного президента Украины стало бросить все силы (пока не вооруженные) на то, чтобы «всех без исключения прежних вернуть». Не далее как полторы недели назад для развлечения моего в изоляторе Лефортово был написан небольшой текст по мотивам некоторых связанных с так называемыми «пленными» событий. Возможно, для кого-то это окажется интересным.
***
Время от времени волей-неволей нет-нет, а возникают у узников замка Леф диспуты на тему, кому в Лефортово (да и вообще в тюрьме) легче сидеть, переносить тяготы и лишения арестантской жизни: молодому или возрастному, энергичному или апатичному, богатому финисту или голому соколу, жаворонку или совёнку, «законнику» или бээснику, бодибилдеру или бодипозитивщику (список можно продолжать долго). Иными словами, кому на тюрьме жить хорошо. Спор извечный, описан ещё классиками, знакомыми с темой не понаслышке, и вряд ли имеющий перспективу быть решённым, если судить в простых категориях возраста, материального и социального статуса. В тюрьме плохо всем, но относятся к этому все по-разному: в зависимости от личностных качеств и свойств психики, наличия или отсутствия внутреннего стержня, воли и веры.
Впрочем, Лефортово – тюрьма особенная, узники живут здесь непростые, и иногда появляются те, для кого пребывание здесь, если и не является интересной прогулкой, то уж точно, что называется, «приносит свои плюшки». Но обо всём по порядку.
Давеча на прогулке моё внимание в очередной раз привлекла сделанная на одной из стен новая надпись. Время от времени в наших миниатюрных каменных мешках, гордо зовущихся прогулочными двориками, появляются короткие послания – их наносят заключённые, особо жаждущие общения (или, быть может, славы?). Делается это обычно при помощи окурков. Реже – выцарапывают чем-то твёрдым; иногда – банально пишут шариковой ручкой. На сей раз это были три слова, нацарапанные чем-то твёрдым (возможно, алюминиевой ложкой или щипчиками для ногтей – это, пожалуй, самые подходящие инструменты из скудного набора, доступного арестанту здесь). Расположены слова были одно под другим.
Жизнь таких надписей и рисунков недолгая. Вот и здесь над удалением послания уже явно потрудились бойцы хозбанды, попытавшись зацарапать нетленку. Так что разобрать написанное с наскока не удалось, и я эту затею быстро оставил, приступив к ежедневному своему челночному марафону. И всё же, бегая от стены к стене (шесть шагов – туда; разворот; шесть – обратно), взгляд мой продолжал падать на лефортовский аналог стены не то Цоя, не то плача.
Мозг привычно переключился в автономный режим, лишь фиксируя преодолённые круги, но параллельно и неосознанно обрабатывая, как во сне, полученную ранее информацию. И вот внезапно взгляд вновь падает на три заштрихованных слова (здесь бы впору для полноты картины соврать, что по радио играла песенка про «три слова», но нет), и всё в миг становится понятно. Замедляю шаг, останавливаюсь и вслух, сообщая соседу разгадку, читаю (орфография автора надписи сохранена):
МАКАР
ДИМОН
ЗДАРОВА
Здесь надо оговориться, что за без малого 6 месяцев моего пребывания в здешних стенах я видел не так уж и много оставленных на них посланий. И вот что примечательно: моя личная статистика говорит, что искусство наскальной живописи как способ самовыражения чаще всего практикуют содержащиеся здесь представители братских таджикоузбекских народов и тожероссияне.
Так, первая увиденная мной в «сборке» Лефортова надпись была: «Акрамджон, ст. 205». Обычно они оставляют на стенах свои имена-заклинания.
Но вот с декабря месяца в прогулочных двориках компанию Азизу составил Тарас: 24 сомалийских моряка нет-нет да и наследят, то убеждая кого-то в существовании и могуществе славного сомалийского флота (надпись «UANAVY»), то изображая святочтимый некоторыми африканскими племенами символ – трезубец или на их языке «тризуб». Немудрено, что наши с соседом подозрения пали на банду тарасов: Макар и Димон всё же не очень похожи на заклинателей змей Акмаржона и Бохиржона.
Не будем на сей раз углубляться в дебри социологии и искать причины, объясняющие сходство поведения в лефортовских стенах потомков древних шумеров, с одной стороны, и наследников государства Туран, с другой. Наша задача всё же – определить счастливцев, для которых пребывание в Лефортово в большей степени явилось благом, чем для других. И по этому поводу наблюдается некий консенсус среди всех, с кем мне довелось посидеть и чьё мнение я скорее разделяю. Речь о тех самых моряках, содержание которых под стражей в апреле снова продлил милый моему сердцу Лефортовский суд.
Конечно, несправедливо было бы с моей стороны утверждать, что мореманы москитного флота самопровозглашённого failed state занимают сколь бы то ни было привилегированное положение по сравнению с другими арестантами лефортовского централа. Более того, они в некотором роде даже ближе моему сердцу, чем коллективный товарищ майор, стараниями которого мы все сюда определены: как ни крути, а общие тяготы и лишения сближают даже врагов – пусть никогда друг друга не видевших. Однако сами же нарушители морских границ признаются (во всяком случае некоторые из них), что их попадание сюда – в определённом смысле удача. Судите сами: они и их семьи на Украине получают приличные деньги, значительно превышающие положенное им в обычное время денежное довольствие. Посылки и передачи, которые с завидным постоянством комплектуют и носят им московские волонтёры-заукраинцы, делают заточение и жизнь моряков на тюрьме безбедным, что подкрепляется также регулярными банковскими переводами на их лицевой счёт. Их защищают московские адвокаты. До них есть дело «международному сообществу» (на самом деле нет). На родине их прославляют как героев (если, конечно, в предвыборной суете не забыли). За их спинами – и это главное – какое-никакое, кривое-косое, несостоявшееся и несостоятельное, но всё-таки национальное государство. Оно будет за них бороться, оно делает их перспективы – в отличие от большинства лефортовских сидельцев – определёнными: после приговора они наверняка будут помилованы и отправлены домой, где их встретят с почестями. Кого-то ждёт продвижение по службе, кто-то подастся в большую политику (как Надия дважды освобождённая), кто-то напишет книгу об их лефортовском подвиге.
Есть у них и кое-что ещё, помимо стоящего за них украинского государства (УГ) и отличающее их от сидящих здесь, например, норвежца или американца, чьи страны будут защитниками, уровень которых на порядок выше. И это их группа, коллектив, боевое братство, поддержка друг друга: будь то общение посредством наскальной живописи в прогулочных двориках или возможность раз в 3 месяца крикнуть «Слава Украине», разрушающая кропотливо выстраиваемую оперчекистами вербовочную работу…
А где-то там, в украинских застенках, в куда как худших условиях поодиночке томятся наши пленные русские братья. За их спинами нет русского государства, которого нет в принципе. Они не могут крикнуть «Слава России» все вместе, да и в РФ это было бы не менее опасно, чем на Украине. Вся их надежда на то, что национальное украинское государство добьётся своего: освободит своих моряков, заставив кремлёвские башни признать, обменять и вернуть домой тех, кого там нет, кого они не посылали туда, кому никто ничего не обещал, но кто сделал для русского мира больше, чем вся выражающая озабоченность советская дипломатия и безродная многонациональная министерская братия.